Памяти моего послевоенного детства
«Tatarlar Deutschland» предлагает вашему вниманию небольшой отрывок из мемуарного очерка Зайтуны Ареткуловой. Полностью текст можно прочитать по ссылке, указанной ниже.
Дедушкин тарантас и бабушкины козы
Летний солнечный день, Наркиза̀-апа̀, моя юная 18-летняя тётя Аня, прибежала в обеденный перерыв с работы на молочном заводе. Торопливо ест, что-то рассказывая и заливисто смеясь, и исчезает. Дедушка появляется чуть позже, в тарантасе, запряжённом старенькой лошадью. В ожидании его я сижу на своём наблюдательном посту на наших воротах, откуда мне видно почти всё село. Завидев тарантас, я спрыгиваю с ворот и со всех ног бегу босиком по большому лугу ему навстречу. Лошадь останавливается, и дед подхватывает меня своими сильными руками, усаживает к себе на колени и даёт мне в руки вожжи. Я в восторге кричу «пошёл», и лошадка трогается. Точно так же я встречаю его и вечером после работы.
А сколько он знал сказок, мой дед! Я не раз засыпала у него на плече под истории о Шурале, о прекрасных принцессах, о шайтане и Бабе-Яге, о храбром джигите и его крылатом коне…
А грамоте меня обучила бабушка. Вот мы сидим с ней зимой на тёплой печи, освещаемой керосиновой лампой, и выводим мои первые буквы. Рисуем домики с садом или лепим из черного, смешанного с глиной, хлеба фигурки лесных зверюшек. Ни бумаги для рисования, ни пластилина у меня не было. Рисовали на обрывках газет, на обёрточной бумаге или просто на дощечках. На этих же дощечках бабушка учила меня азбуке, выводя буквы химическим карандашом, а потом их соскребая.,,
…………………………………………………………………………
<…> Каждый год на исходе зимы в нашей избе появлялась разная живность. Сначала это была коза с новорождёнными козлятами, которая заводилась в дом в первую ночь после окота и своим телом обогревала детёнышей. Наутро козу отправляли в сарай, но она постоянно сбегала оттуда и с блеянием бегала под окнами. Поскольку дом окружали сугробы, было видно, как коза, стоя на снегу, тычется мордочкой в стекло, требуя, чтобы её впустили. Бабушка несколько раз в день впускала козу покормить козлят. А когда козлята подрастали, а в сарае было ещё холодно, их привязывали в углу избы, где висели берёзовые веники. Они объедали эти листья, и к концу дня от веников оставались одни метёлки. Несколько раз в день козлят отвязывали, и они начинали вихрем носиться по дому, а подрастая, прыгали на стол, на полку с посудой, на сундук, на кровать. На ней они прыгали, как на батуте, и надо было следить, чтобы вовремя их согнать (могли и написать в постель). А когда у них намечались рожки, они начинали бодаться друг с другом или пытались боднуть меня. Однажды козлёнок так ловко меня боднул, что я полетела в раскрытый подпол, куда бабушка спустилась, чтобы набрать картошки.…
Солдат партии
<…> Жили так, будто война для сельчан и не кончалась. Почти половина мужского населения не вернулась с войны – словно стальной бороной прошлась она по Аси-Ялани. А из тех, что вернулись, едва не половина была увечных. Вот такое покалеченное и бедствующее воинство было теперь под началом у дедушки, и полагаться приходилось в основном на женщин, от чего за войну он успел отвыкнуть. Его фотография, снятая год спустя после войны, – ссутуленные плечи, потухший взгляд, жёсткая складка у рта – говорит сама за себя – от победного, праздничного настроя в ней не осталось и следа. Отвык он и от нравов, которые царили в тылу. Там, на фронте, хоть и была рядом смерть, но всё было по-честному. А здесь повсюду «двойная бухгалтерия», и прав, прежде всего, тот, кто умеет угодить начальству и ладить с «органами».
Но дедушка этого понимать не хотел. Так, однажды – это было уже в Петровском, – на очередном партийном собрании он отвёл кандидатуру начальника местного НКВД, которого прочили на какой-то выборный пост, и взамен его предложил… себя. Конечно, знал, с кем схлестнулся, но это его не остановило. А ведь в ту пору подобный поступок был просто самоубийственным, и когда бабушке стороной донесли об этом, она несколько дней жила в страхе, что её старика посадят. Но пронесло. А вот в Аси-Ялани, несколькими годами раньше, не пронесло.
В тот год в совхоз нагрянула очередная комиссия из райкома партии. В ту пору их было навалом, и везде было принято их ублажать, кормить обедом, давать в дорогу корзинки с «дарами природы». Но дедушка повёл себя так, будто ему об этом ничего не известно. Однако и члены комиссии не догадывались, с кем имеют дело, и ждали того, что им положено. А когда, не дождавшись, собрались уезжать, недовольный председатель комиссии сказал, что было бы неплохо, если бы дедушка дал ему в дорогу бочонок мёда (он знал, что в совхозе есть пасека). На что тот, не сморгнув, ответил: «Вот когда у меня будет своя личная пасека, я сам привезу вам целую бочку мёда».
Ничего не сказав, председатель повернулся и уехал, но дерзости этой ему не простил. Нужен был лишь повод, чтобы расправиться с наглецом, и такой повод вскоре представился. Вероятно, он сам же и наслал на дедушкино хозяйство ревизию, перед которой была поставлена задача во что бы то ни стало найти какое-нибудь финансовое нарушение. А долго ли его найти, если в те времена ни один хозяйственник не мог и шагу ступить, чтобы не нарушить какую-нибудь инструкцию, которые душили и сковывали инициативу. Чаще всего это было нецелевое расходование отпущенных средств. Например, вместо сооружения коровника директор перебрасывал бригаду плотников на строительство детского сада, потому что дояркам не на кого было оставить маленьких детей, в результате чего хозяйство лишалось рабочих рук, и это сейчас же ставилось ему в вину. В общем, какое-то нарушение у дедушки нашли, и за ним последовали санкции: строгий выговор по партийной линии и отстранение от работы. Слава богу, хоть не отдали под суд.,,,
………………………………………………………………………….
<…> В Аси-Ялани сбылась, наконец, заветная дедушкина мечта, и он смог обзавестись собственной лошадью. Сколько лошадей прошло через его руки, а вот своей не было никогда. А он всегда питал к ним слабость и жалел, почти как людей. Сохранилось воспоминание одного аси-яланьского жителя, как однажды – это было ещё до войны – он шёл в сильный ливень и повстречал на дороге дедушку, но даже не сразу сообразил, что он такое видит. Впереди дедушки шагала лошадь, укрытая его плащом, а сам он шёл следом, подставив голову хлещущим струям дождя.
Вот так он о них заботился. Но на этот раз ему попалась лошадь, которая действительно требовала человеческого ухода, потому что сама была уже ни на что не способна. Её нельзя было даже запрячь в телегу, так она была стара. Бабушка иронизировала, что на эту лошадь ушла половина денег, вырученных за дом. Но, наверное, дедушка просто её пожалел. Он каждый день водил её на водопой, чистил скребницей, подкашивал для неё траву, продлевая тем самым её век, хотя пользы от неё не было никакой.
Биографическая справка
Зайтуна Ареткулова родилась в 1945 г. в Ишимбае. Детские годы прошли в с. Петровском Макаровского р-на Башкирии. Воспитывалась в семье деда, старого большевика, участника 1-й Мировой, гражданской и Великой Отечественной войн. Окончила медучилище, работала участковой медсестрой, а затем лаборантом на заводе СК (Стерлитамак), совмещая работу с учёбой на вечернем отделении Уфимского нефтяного института. В 1972 г. переехала в Москву, где защитила диплом инженера-нефтехимика (Нефтяной институт им. Губкина). В дальнейшем работала по специальности. В постперестроечные годы принимала участие в работе Комитета солдатских матерей России. В 1998 г. с мужем и сыном переехала в Германию. Живет во Франкфурте-на-Майне.
